Политика и писатель. Государство и писатель. Общество и писатель. С какой бы целью человек ни брался за перо — отразить сиюминутное или произнести нечто сокровенное, вечное, интересное и современникам, и потомкам — он должен выбирать ту или иную политическую позицию. Автор, чье произведение предстало перед вами сегодня, был убежден в обязательности этого условия для настоящего писателя.
«Мы живем, — писал Джордж Оруэлл, заметьте, в 1948 году, — в век политики. Война, фашизм, концлагеря, резиновые дубинки, атомные бомбы и прочее в том же роде — вот о чем мы размышляем день за днем, а значит об этом же главным образом и пишем, даже если не касаемся этого впрямую. По-другому быть не может. Очутившись на пароходе, который тонет, думаешь только о кораблекрушении. Но, тем самым мы не просто ограничиваем свой круг тем, мы и свое отношение к литературе окрашиваем пристрастиями, которые, как нам кажется, лежат вне признаков литературы».
Кто же он, Джордж Оруэлл? Такого человека на самом деле не существовало. Это псевдоним Эрика Блэра, шотландца по крови, родившегося в 1903 году в аристократической семье колониального служащего в Индии. За привилегированным колледжем в Итоне последовала шестилетняя служба полицейским в Бирме, позднее получившая художественное осмысление в романе «Дни в Бирме». Роман вместе с автобиографической повестью «Собачья жизнь в Париже и Лондоне» принес автору первую литературную известность. Затем были написаны еще несколько романов, четыре автобиографических эссе, четыре тома публицистики и писем, сборник стихов.
Помимо должности школьного учителя, физически слабый Блэр, страдающий с детства туберкулезом, вынужден был зарабатывать на жизнь еще и тяжелым, порой унизительным трудом, перепробовав множество профессий, с неизменной целью — описать эту жизнь, войти в нее.
Он познал, что такое безработица, оказавшись в качестве репортера на севере Англии, среди шахтеров. Побывав в Испании в антифашистском ополчении, на себе почувствовал, что сулит миру режим Франко. Увидел, как деформируется общество в фашистской, гитлеровской Германии. Понял, в какой человеческий «фарш» превращает любую личность «мясорубка» сталинского тоталитарного режима. «Необходимо разрушить, — писал Оруэлл, — сталинский миф во имя возрождения социального движения».
Еще большим грехом, чем аполитичность, Оруэлл считал рабское следование художника за торжествующей государственной идеологией. Настоящий писатель, как бы ни склоняли его власти на свою сторону, должен оставаться независимым свидетелем происходящего, не заблуждаться насчет подлинной причины событий.
«Если лет через десять выяснится, как мы раболепствовали перед деятелями типа Жданова, значит, иного мы и не заслужили, — писал Оруэлл в памфлете «Писатели и левиафан». — «...Понятно, что вторжение политики в литературу было неотвратимым. Даже не возникни особый феномен тоталитаризма, оно бы все равно свершилось, потому, что в отличие от своих дедов мы прониклись угрызениями совести из-за того, что в мире так много кричащих несправедливостей и жестокостей, и это чувство вины, побуждая нас ее искупить, делает невозможным чисто эстетическое отношение к жизни. ...Приверженность любой политической доктрине с ее дисциплинирующим воздействием, видимо, противоречит сути писательского служения. Это относится и к таким доктринам, как пацифизм или индивидуализм, хотя они притязают находиться вне каждодневной политической борьбы. Право же, все слова, кончающиеся на «изм», приносят с собой душок пропаганды. Верность знамени необходима, однако для литературы она губительна, пока литературу создают личности. Как только доктрины начинают воздействовать на литературу, пусть даже вызывая с ее стороны лишь неприятие, результатом неизбежно становится не просто фальсификация, а зачастую исчезновение творческой способности».
Но, это вовсе не означает, — считал Оруэлл, — что писатель должен держаться в стороне от политики. «Ни один разумный человек просто не может чураться политики в такое время, как наше», — писал Оруэлл. «Вступая в сферу политики, писатели должны сознавать себя там просто гражданами, просто людьми, но не писателями». Для политиков произведения Оруэлла — роман «1984» и сатира «Ферма животных» не казались аполитичными.
В библиографии утопической литературы, изданной в Бостоне в 1979 году, произведения Джоржа Оруэлла назывались классической тоталитарной gu.cmonu.eu (вид негативной утопии). В бывшем Советском Союзе произведения Дж. Оруэлла не издавались и были запрещены. Однако перевод романа «1984» и сатирической сказки, известной тогда как «Скотный двор», хранился в спецхранах, куда имели доступ лишь «спецлюди». Оруэлловские откровения, потрясшие в свое время Запад — роман «1984» и антисталинская сатира «Ферма животных», включенная в курсы многих зарубежных университетов и даже в школьные программы Англии, как образец классической прозы с точки зрения грамматики английского языка, в России были изданы на русском языке только через четыре с лишним десятка лет. В конце 1990 года лишь немногим нашим зрителям удалось увидеть полнометражный мультфильм по сказке «Ферма животных», в котором реализовалось желание известного английского мультипликатора Джона Халлоса донести до всех слоев общества оруэлловскую притчу.
Внимая ей, мы вместе с писателем пытаемся понять, почему народ в самые тяжелые времена теряет способность здраво, самостоятельно оценивать ситуацию и, в порыве простодушия, безоглядно идет за своим лидером, слепо верит его обещаниям, готов принимать любые лишения во имя «светлого будущего», не замечает того, что выразитель его надежд уже сидит у него на шее и погоняет его.
«Истинное счастье состоит в усердной работе и умеренной жизни», — убеждает своих подневольных животных Наполеон, герой сказки «Ферма животных». (Не узнаете более позднее известное мао-дзедуновское изречение: «...чтобы сделать человека счастливым, его потребности надо свести до минимума»?). Но, при этом компания свиней, пришедшая к руководству в государстве животных позволяет себе наслаждаться тем, что не дозволено другим: есть яблоки, пить молоко, спать на настоящих постелях в доме бывшего хозяина и т. д.. «Что позволено Юпитеру — не позволено быку», — изрекали древние. И всякий раз этому находятся очень веские объяснения. Почему, например, основная заповедь животных, начертанная после Восстания — «Все животные равны» потом стала звучать как — «Все животные равны, но некоторые равны более других»? А дальше все больше становится ясно, что все благородные революционные начинания и устремления стали разрушаться, пошли по неверному пути. И каждому отклонению от первоначальной доктрины всякий раз находятся поразительные по своей изворотливости и, с точки зрения логики, нелепые и невероятные объяснения, в которые верят простодушные и молчаливые. «Народ безмолвствует...» — было по истории знакомо Оруэллу. «Молчаливо-равнодушное большинство» знакомо уже нам. Беспомощность добра — печальна. Равнодушие, бессилие, в конечном итоге, покорность масс — страшны. Это уже не просто отстраненность, это — зло.
Автор пытается разобраться в причинах зла и насилия и при этом поднять свое «исследование» до уровня искусства — вот цель художника, вот цель истинного сопереживания, сочувствия униженным и оскорбленным. В сатирической повести «Ферма животных» нам предъявлена природная, животная причина всякого стремления к власти. Но ведь человеку силой той же природы дано быть и добрым. Грустен голос автора, не веселы его шутки, его добро обижено. А нам хочется верить, разве не так, — по закону сказочного жанра, — добро должно победить.
1995 г.
![[Обложка]](/gallery/Animal_Farm/img/034_thum.jpg)